От еды нас совсем разморило. Наши речи все больше походили на бессмысленное бормотание. Даже вылакав два кофейника крепкого кофе, мы все равно клевали носами, то и дело теряли нить разговора, а то и вовсе отключались. И немудрено. За последние двое с половиной суток нам удалось поспать от силы часов десять. Только необходимость за ночь вычислить убийцу удерживала нас в вертикальном положении. Но в два часа Марк объявил о капитуляции.

— Надо поспать. Хотя бы часа три. Сейчас мы ни на что не годны.

— Но уже пятница! — напомнила я жалобно.

— Марк прав, Варька, — сказал Генрих. — Может быть, на свежую голову нам удастся найти решение, а так мы только напрасно себя измучаем.

— Угу, — согласился Леша, то ли кивнув, то ли дернув во сне головой.

Прошка ничего не сказал. Он сидел в углу дивана, откинув голову на спинку, и тихонько похрапывал.

Глава 16

Я провалилась в сон, едва успев донести свое тело до постели, а через сорок минут проснулась от кошмара, о котором немедленно забыла, поскольку мысли мои тут же обратились к не менее неприятной действительности. Мое эстетическое чувство решительно восставало против сочетания красок, в коих мне рисовалось наше ближайшее будущее, но все попытки внести в унылую цветовую гамму хоть небольшое разнообразие окончились провалом. Отчаявшись рассеять окружающую тьму светом мысли, я потянулась к выключателю ночника. Часы на тумбочке у кровати показывали без нескольких минут три.

«Заснуть мне больше не удастся, это ясно. Но если пролежать в постели еще несколько часов, упиваясь мрачными думами, то насчет арестантских колодок и каторжных цепей можно не беспокоиться — мне наверняка отведут теплое местечко в уютном желтеньком доме. Жаль только, что некому будет меня навещать, ведь все, кому небезразлична моя судьба, отправятся в места не столь отдаленные. Хорошо еще, если Селезневу удастся отвертеться от обвинения в должностном преступлении, но захочет ли он после этого пятнать честь мундира визитами к душевнобольной преступнице?»

В этом месте плавное течение моих мыслей нарушилось.

Селезнев! Он же профессионал! Если есть на свете люди, способные за оставшиеся несколько часов разгрызть тайну смерти Мефодия, то он, скорее всего, входит в круг этих избранных. По крайней мере, он не варился с нами в собственном соку последние трое суток, не перебирал до полного одурения четыре равноправные кандидатуры убийцы, не повторял как заведенный одни и те же доводы «за» и «против», не изучал под микроскопом все известные нам факты. Может быть, именно этого нам сейчас и недостает: профессионального опыта и относительно свежего взгляда.

Махнув рукой на светские условности (не до жиру!), я решительно открыла записную книжку и набрала домашний номер, столь необдуманно оставленный доверчивым Селезневым.

— Да? — спросил он хриплым спросонья и не слишком счастливым голосом.

— Доброе утро, идальго! — Я постаралась вложить в эти слова как можно больше сердечности, дабы смягчить удар, который собиралась нанести. — Ты мне нужен. Не могли бы мы сейчас встретиться?

Последовавшая минута молчания привела меня в совершенно траурное состояние духа. «Вот вам пример мужской непоследовательности, — думала я с горечью. — Сначала человек набивается в друзья, дает понять, что готов свернуть ради тебя горы или на худой конец бросить к твоим ногам капитанские погоны, а потом выясняется, что его приводит в ступор простая просьба о свидании. Казалось бы, что может быть приятнее незапланированной встречи с располагающей к себе девушкой? Так где же она, бурная радость? Или прикажете толковать это молчание как первейший ее симптом?»

— С удовольствием, — мужественно выдавил из себя Селезнев, как видно, подслушавший мои мысли. — Мне подъехать к тебе?

— Нет. У меня тут ночлежка.

— Тогда давай я заеду за тобой и отвезу к себе.

— Тоже не пойдет. Мне нужно подумать, а чай-кофе, лампа под абажуром, фарфоровые слоники и прочие атрибуты мещанского уюта меня расслабляют. Лучше встретимся где-нибудь и погуляем.

— Варька, на улице снег с дождем и собачий холод! Если тебе непременно нужна прогулка, давай покатаемся по городу, — взмолился Селезнев.

— Мне нужна именно пешая прогулка. Ходьба — прекрасное стимулирующее средство для мозгов.

Я чуть ли не физически ощутила, как у Селезнева на языке вертится старая добрая поговорка насчет покоя, ног и дурной головы. Но он себя сдержал. Нет, неспроста я с первой же встречи прониклась к нему таким уважением! У всех моих друзей, вместе взятых, нет и десятой доли его самообладания.

— Хорошо, — сказал он обреченно. — Где встречаемся?

— А где ты живешь?

— Недалеко от Красносельской.

— Тогда перед главным входом в Сокольники. Я имею в виду парк.

— А тебе не далеко будет добираться?

— Нет. Семь минут по проспекту Мира до Рижской и еще примерно столько же по эстакаде.

— Значит, через двадцать минут у главного входа? — уточнил Селезнев.

— Лучше через двадцать пять. Я еще в постели.

Упоминание постели исторгло из груди идальго судорожный вздох, но попрощался он любезно, как истинный аристократ.

Не могу похвастаться, что ускользнула из дома бесшумно, — в ванной на меня упал карниз с занавеской, а на лестничной клетке истошно завизжала беспризорная кошка, которой я, выходя из квартиры, отдавила хвост (я не просила ее устраиваться на ночлег у меня под дверью). Но, по счастью, никто не проснулся. Ровно через двадцать семь минут мой «Запорожец» остановился точнехонько напротив ворот парка. Машины Селезнева там не было. Но не успела я обидеться, как он помигал мне фарами из-за поворота, — наверное, хотел этим сказать, что стоянка в облюбованном мной месте запрещена. Вот она, милицейская душа! Кто еще стал бы обращать внимание на такие мелочи в полчетвертого утра?

Когда я подогнала машину к серому «жигуленку», Селезнев уже стоял на тротуаре — голова втянута в воротник куртки, руки в карманах — вылитая черепаха в дурном расположении духа. Я открыла дверцу и подставила лицо ветру и субстанции, которую несло на нас сверху. Не скажу, что ощущение было приятным, но признавать это вслух я не собиралась.

— Привет, идальго! Славная погодка для прогулки, ты не находишь?

Он промычал в ответ нечто невразумительное, но, как воспитанный человек, помог даме выбраться из машины.

— Здравствуй, Варька. Кажется, я начинаю ощущать себя одним из героев Пашиных рассказов о твоих похождениях.

— Да? И как ощущение?

— Честно скажу: слушать эти истории, сидя в мягком кресле с кружкой пива и воблой в руках, намного забавнее.

Я взяла его под руку и потянула в сторону парка.

— Ничего, в любом положении есть свои приятные стороны.

Селезнев очень удивился:

— В самом деле?

Не желая быть голословной, я привела ему несколько примеров из жизни близких. На это ушло минут пятнадцать драгоценного времени, но настроение у Дона заметно поднялось. Хотя под ногами у нас по-прежнему чавкало и хлюпало, а ветер пригоршнями кидал нам в лица содержимое хлябей небесных, он смеялся так, словно сидел у костра на пикнике в солнечный майский день.

— Знаешь, Варька, собираясь сюда, я ожидал увидеть удрученную деву, нервно ломающую руки и причитающую: «Что же нам делать?» Конечно, пришлось поднапрячь воображение, чтобы представить тебя в таком состоянии, но мне спросонья показалось, что твой звонок — вопль о помощи, дела ваши совсем плохи и ты близка к отчаянию.

— И совершенно правильно показалось!

Он бросил на меня подозрительный взгляд.

— По моим представлениям, девы в беде ведут себя иначе. Во всяком случае, я никогда не слышал, чтобы они заставляли своих спасителей хихикать.

— Я прошла хорошую выучку. Если всякий раз, когда нам случается попасть в беду, я исходила бы слезами, то давно уже померла бы от обезвоживания организма. А смеяться полезно для здоровья. Но если тебя смущает мое поведение, могу немного поплакать.